Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

Страшно. Старался объяснить себе эти ощущения. Это психоз, убеждал я себя. Это следствие боли. Все пройдет, если- пройдет боль. Если вырвать клокочущую боль и растоптать ее…

Мир прекрасен, вспоминал я. Да что там вспоминал. Ксения Боборыкина была — божество. Это про нее писали: я встретил вас, и прочее.

На время я успокаивался и сносно жил, не страдая, более того, успешно работая. Мне нет еще и тридцати, а я имею степень, занят в одной из самых перспективных областей науки. Есть талантик, есть. Иногда мне даже кажется, что солидный.

Я бы много сделал, когда бы не болезнь. Вот что тоже обидно. Такая малость, а подкосила, как серпом по ногам.

Утром на обход заявились два врача и медицинская сестра. Один врач назывался лечащим врачом нашей палаты— Евгений Абрамович Пенин. Второй — зав. отделением, хирург, профессор Дмитрий Иванович Клим.

Пенин — черноватое, расплывчатое, плывущее, пухлое лицо, приземистая фигура борца, улыбка до ушей, выпуклые черные линзы-глаза. Шустр и резв.

Клима нарисовать трудно. Зеленоватый, неспешащий, заботливый взгляд, покатые плечи. Стоит крепко, ноги широко. Молчун. Пенин докладывал про меня минуты четыре. Иногда какую-нибудь неточность я поправлял. Пенин на мои слова бурно отмахивался, это, мол, несущественно. Но я люблю точность формулировок. Клим кивал, профессорски, хмыкал, трогал пульс (мой, а не Пенина).

— Проведем обследование — и на стол! —закончил Пенин.

— Лучше сначала на стол, а потом обследование, — добавил я в шутку.

— Не торопись! — ответил Пенин. — Нынче венки подорожали!

Клим молча покивал, еще раз хмыкнул, и они перешли к Кислярскому. Опять Пенин докладывал, а Клим молчал. Сестра — Нина Александровна — записывала.

То же самое, у кровати Дмитрия Савельевича.

— Отказался вчера от инъекции, — заявила сестра авторитетно.

— А чего они! — сказал Дмитрий Савельевич, просительно заглядывая в лицо Климу.

— Упрямый какой старик, — игриво смеясь, добавил Пенин. — Не хочет выздоравливать. Привык здесь.

Клим промолчал. А хотелось, чтобы он чего-нибудь сказал, как-то косвенно проявил свою сущность.

Петр лежал, укрывшись одеялом до подбородка. Торчал лишь крупный круглый нос, как медаль.

— Идут камни-то? — спросил Пенин, сосредоточенно глядя на заведующего.

— Идут! — ответил Петр. — От вас не утаю.

— Ну-ка, покажи где сейчас больно?

Петр ткнул в живот через одеяло.

— Ничего, — сказал Клим. Это были его первые слова! И Петр вдруг радостно заулыбался и заурчал.

— Да, ничего, Дмитрий. Иваныч, терпимо покамест!

Когда они уходили, Евгений Пенин мне почему-то подмигнул. Я не успел подмигнуть, как он исчез.

— Женька, он вроде Фигаро, — сказал Петр, опуская ноги на пол. — Сегодня здесь, а завтра там.

— Где это там? — поинтересовался Кислярский.

— У тещи, — сразу накаляясь, сказал Петр. — Где же еще. У тещи!

Они не дружили, это сразу бросалось в глаза.

Днем у меня брали кровь, два раза из пальца и один раз из вены. Из вены кровь брала практикантка, студентка. Долго гоняла иглу под кожей, покрылась от ужаса розовыми пятнами и бисеринками пота. Я ее жалел и успокаивал. «Мне не больно, не волнуйтесь!» — говорил я. Но девушка все равно несправедливо смотрела на меня с ненавистью и в этот момент вовсе не думала обо мне как о человеке. Неприятный осадок остался. Но как только кровь закапала, практикантка дернулась, стрельнула шальными глазами и улыбнулась мне.

А вскоре возникла Ксения Боборыкина. Я предчувствовал, что так будет, хотя и лег в больницу тайно и просил отца никому из звонящих не давать адрес.

Ксения Боборыкина вызвала меня в сад. Мы с ней присели на скамеечку. Ксения взяла мою руку в свои ладони и начала молча, с глубокой печалью заглядывать мне в глаза. Заметил, что когда еще мы только направлялись к скамейке, и еще раньше, в приемной, ей не терпелось это сделать. Более того, я знал, что она скажет. Она станет говорить о том, что все наши прежние ссоры — ерунда, недоразумения, а наша настоящая ослепительная любовь впереди. И попросит прощения неизвестно за что. Она не поведет себя иначе, даже если за оградой ее ждет новый принц.

В этом ее благородство.

— Вовик, — сказала Ксения грудным голосом. — Ты прости меня, пожалуйста!

— Прощаю! — сказал я привычно.

— Нет, ты послушай, — недовольно продолжала она, поглаживая мою ладонь шершавыми пальцами, — Я не понимала тебя. Если бы я знала, как ты болен… Я вела себя гадко, мучила тебя пустяками. Теперь я вижу, как все глупо. Ведь есть только наша любовь, и ее надо нам беречь. Верно?! Ведь мы умрем, понимаешь!.. Ты любишь меня, Вов?

— Люблю! — сказал я.

— Ты люби меня, пожалуйста. Это поможет тебе там, — она кивнула на серое здание. — А я буду приходить каждый день.

— Не надо! — испугался я всерьез. — Ради бога, Ксенюшик.

Она убрала руки. Надула щеки. Сказала тихо, глядя в сторону:

— Да, я понимаю!

— Да нет же, Ксеня, — смутился я и, проклиная себя, завел обычную волынку.

— Пойми меня правильно! — попросил. — Мой характер в подобной ситуации требует одиночества. Я — эгоист. Хочу пострадать один. Не перенесу, если ты увидишь меня напуганным, слабым. Поверь мне. А я боюсь операции. Мне страшно и горько.

Она снова ласково взяла мою ладонь. Любопытно, но Я говорил то, что примерно соответствовало действительности. Тем более где ей понять. Кто понимает нашу боль? Или, вернее, чью боль понимаем мы? Только свою. Сейчас вот мне опасно пошевелиться как-нибудь не так, а она готова без конца выяснять наши затянувшиеся отношения. Я ненавижу ее за это. А за что-то она меня ненавидит. Редчайший дар соприкосновения дается двум из миллионов. Нам с Ксенией он не дался. Пролежи мы всю жизнь в одной постели, останемся посторонними малознакомыми людьми. Что же злиться? Нервы трепать попусту. Зато она давала мне радость успокоения, минутной отрешенности. Я должен стоять перед ней на коленях.

— Я понимаю тебя, милый Володенька! — сказала она приторно. — Люблю тебя. Все от этого. Боялась потерять тебя…

— А теперь не боишься?

— Здесь — нет! — улыбнулась она, в который раз покоряя меня своей кокетливой, искусственной, но сияющей удивительной улыбкой. За ее спокойные слова и улыбку я готов прокрутить всю ленту сначала.

— Я тоже люблю тебя! — сказал я искренне, и голос мой задрожал. Сейчас мы оба заплачем. Это бывает.

— Тебе больно? — спросила она.

— Нет! — сказал я, глотая слезы.

Унизительное состояние. Ксеня, ты должна любить меня за одну идиотскую сентиментальность.

Через некоторое время Ксеня скрылась, пропала. Мы договорились, что я ей позвоню.

Возвращаясь в палату, встретил Пенина.

— Евгений Абрамович, не скажете ли вы? А когда будет операция?

— Торопишься?!

— Лучше раньше, чем никогда.

— Во вторник, думаю. Хочешь секрет? Тебе повезло, операцию сделает Дмитрий Иванович. Пластика — его диссертация. Понял?

Я кивнул. Значит, через пять дней. Как мне их пробыть? Герои учат иностранный язык накануне казни. Где уж мне. Сопли бы удержать в роковой момент. Большего я от себя не требую и не жду. Воображение услужливо нарисовало картину. Стол, вокруг деловитые врачи, на столе мое голое тело. Я связан по рукам и ногам, чтобы не дергался.

— Дядя доктор, — скулю я, пытаясь поцеловать руку со скальпелем. — Не надо! Снимите меня отсюда, дядя доктор. Я передумал. Простите!..

Все смеются. С самым смешливым ассистентом — истерика.

Так, я помню по кино, ведут себя предатели-интеллектуалы перед тем, как составить подробный список своих друзей. Неприятное зрелище. Но жизненно и поучительно.

Лет десять назад я подрался с одним парнем по фамилии Гольдвиг. Латыш он был. Подрались мы случайно. Гольдвиг был заводилой в маленьком районе и однажды мерзко поиздевался над моим другом. Друг провожал девушку, а Гольдвиг со своими телохранителями стоял и курия возле подъезда. Девушку они пропустили, а друга моего задержали. Стали допрашивать: почему он в шляпе, да почему в очках, да зачем пошел с девушкой, да сколько у него родственников в Китае. Двое держали его за руки, а Гольдвиг при каждом вопросе хлопал его по щекам перчаткой. Представляете? Девушка все видела из окна. Гольдвиг ей симпатизировал, оттого и устроил фашистский цирк. Хотел таким образом наказать соперника, а себя представить в выгодном свете. Цели он добился, мой друг и девушка встречаться перестали после этого.

Спустя целый год после дикой сцены мы шли из библиотеки с двумя или тремя товарищами. Навстречу попался Гольдвиг тоже с приятелями. Я вдруг вспомнил унижение друга, остановил шутника, без разговора ударил очень удачно в челюсть. Гольдвиг вырос выше меня на голову, но тут эффектно брыкнулся на тротуар. Потом ребята образовали кружок, а мы сняли пальто (осень стояла на дворе) и схватились всерьез. Гольдвиг, помню, поначалу был против драки, готов был даже простить коварное нападение. «Не хочу иметь лишних врагов, у меня их и так много!» — заявил он торжественно. Но его убедили, что стыдно.